Как известно, государственная программа развития Казахстана «Нурлы жол», официально представленная Главой государства Нурсултаном Назарбаевым два года назад, в ноябре 2014-го, является в настоящий момент главным камертоном, задающим темпы и направления развития страны. О некоторых внешнеэкономических аспектах реализации госпрограммы «Нурлы жол» для Матрицы.kz рассуждает доктор политических наук, главный научный сотрудник Казахстанского института стратегических исследований (КИСИ) при Президенте Республики Казахстан Константин СЫРОЕЖКИН.
Госпрограмма «Нурлы жол»: часть 2 – О рисках и вызовах
(Госпрограмма «Нурлы жол»: часть 1 – О сильной стороне - читать ЗДЕСЬ)
Два года, в которые уже реализуется госпрограмма «Нурлы жол» наглядно продемонстрировали ее успешность и важность для экономического самочувствия Казахстана. Однако в условиях глобализации и активного процесса изменений, происходящих в мировой политике, важно внимательно отслеживать ситуацию для сохранения собственных национальных интересов. Тесное сопряжение «Нурлы жол» с китайской ЭПШП должно и может, на мой взгляд, учитывать существующие факторы неопределенности, а также имеющие место возможные угрозах и вызовы. Об этом и стоит поговорить более подробно.
Первый и главный фактор неопределенности – отсутствие с китайской стороны до настоящего времени четкого целеполагания ЭПШП. Именно это оставляет достаточно много вопросов на экспертном уровне.
Во-первых, не очень понятно, что такое ЭПШП – геополитическая концепция руководителей «пятого поколения» или проект экономической интеграции под эгидой и на деньги Китая.
Судя по последним акцентам в выступлениях китайских руководителей, а также новым оценкам китайских экспертов, это все-таки геополитическая концепция (что, безусловно, не отрицает ее экономической составляющей). Заявляемая цель проекта – укрепление регионального экономического взаимодействия в Евразии и создание «новой модели международного сотрудничества и общемирового менеджмента». Отсюда возникает и главная проблема для Казахстана и других государств региона – необходимость выбора приоритета внешней политики.
Во-вторых, не приведет ли практическая реализация этого проекта к тому, что Китай станет доминирующим игроком в регионе не только с точки зрения экономики, но и с точки зрения политики?
В-третьих, кто с китайской стороны будет заниматься этим суперпроектом – государственное ведомство или негосударственные структуры (например, Фонд Шелкового пути), на кого возложат контакты с зарубежными партнерами?
Наконец, остается неясным один из ключевых вопросов: каким образом данная концепция будет сочетаться с проектом ЕАЭС? При этом главный фактор неопределенности заключается в том, что проекты подразумевают разные цели. ЕАЭС – реиндустриализацию стран участников и прежде всего – Казахстана, что без ограничения китайского товарного экспорта реализовать практически невозможно.
ЭПШП, напротив, подразумевает продвижение китайских товаров на рынки государств ЦАР и России и через них в Европу и страны Ближнего и Среднего Востока, а в перспективе – формирование на пространстве Центральной Азии зоны свободной торговли, что на данном этапе развития ЕАЭС в корне противоречит его главной цели.
Именно поэтому чрезвычайно актуальной задачей является ускоренный поиск реальных точек и направлений сопряжения ЭПШП и ЕАЭС, а также отработка соответствующих механизмов их сопряжения. Документы подписаны, но реального движения пока нет.
Однако, если это не будет сделано в ближайшее время, то государства Центральной Азии окажутся в ситуации довольно непростого выбора между Россией и Китаем, а сами российско-китайские отношения рискуют серьезно обостриться. В этих условиях говорить об эффективной реализации ЭПШП на пространстве Центральной Азии вряд ли будет возможно. Вполне очевидно, что практическая реализация проекта будет заблокирована Россией.
Второй фактор неопределенности связан с тем, что Центральная Азия очень непростой регион, здесь переплетаются интересы и сталкиваются противоречия не только России, США, Европы, Китая, Индии, Ирана и Турции, но и отношения между самими государствами региона оставляют желать лучшего.
Именно по этой причине для Китая, как инициатора нового проекта, необходимо приложить умелые усилия модератора этих отношений и противоречий. Удастся ли ему это сделать, большой вопрос. Во всяком случае, ни США, ни России это пока не удается.
Третий фактор неопределенности связан с необходимостью ответа на вопрос, как расшифровать заявленный Китаем принцип «общей выгоды» применительно к торгово-экономическим связям, которые пронизаны острой конкурентной борьбой?
В основе проекта ЭПШП лежит отнюдь не забота о развитии промышленного потенциала стран, через которые он будет проходить, а прежде всего – интенсивное развитие западных регионов Китая и их превращение в транспортно-логистический, внешнеэкономический, а в перспективе – и финансовый хаб «Большой Центральной Азии».
Это означает, что роль СУАР, который уже в настоящее время успешно справляется с ролью «промышленной мастерской» государств Центральной Азии, не оставляя последним шансов на развитие сколько-нибудь значимого обрабатывающего сектора, во внешнеэкономических контактах Китая со странами Центральной Азии будет только расти, а ситуация в государствах региона (с точки зрения их реиндустриализации) будет ухудшаться.
Но главный элемент неопределенности связан не столько с готовностью государств региона развивать реальный сектор экономики совместно с Китаем, или же с дилеммой для Китая – вкладываться в реиндустриализацию региона и тем самым получить конкурента китайскому экспорту промышленных товаров.
Главная проблема заключается в том, что вслед за китайскими инвестициями приходят китайские рабочие руки, что вовсе не играет на пользу региону с избыточной собственной рабочей силой, каковым является Центральная Азия.
Четвертый фактор неопределенности – отсутствие конкретного наполнения ЭПШП. Для государств Центральной Азии и России (в этом смысле Казахстан является исключением, хотя здесь также много неясностей) это – один из основных вызовов от проекта. Пока остается не очень понятным, что же этот проект предполагает, кроме создания транспортно-логистической, торговой и финансовой инфраструктуры, а также упрощения таможенных процедур.
Для того чтобы снять эти опасения, Китай должен будет предложить конкретные прорывные проекты, как это было в случае с сетью газопроводов «Средняя Азия – Китай», что сделать будет очень сложно, учитывая приоритетную ставку Китая на сотрудничество в сырьевом секторе, предоставление льготных кредитов и поставки товаров народного потребления.
Пятый фактор неопределенности связан с ответом на вопрос, является ли заявленное в проекте культурно-гуманитарное сотрудничество «улицей с двусторонним движением», или оно предполагает распространение за рубежом китайских ценностей и китайской культуры в рамках концепции «мягкой силы»? Пока и китайские, и западные, и российские, и центральноазиатские эксперты ответ на этот вопрос оставляют за скобками, хотя, рано или поздно, но он встанет в повестку дня.
Шестой фактор неопределенности связан с экономикой проекта. Пока конкретных расчетов по отдельным направлениям реализации ЭПШП нет. Однако транзитный потенциал отдельных маршрутов и реальный грузооборот по ним в 2015 году показывают, что многие планы могут оказаться несбыточными мечтами.
Что касается угроз и вызовов практической реализации ЭПШП в Казахстане (да и в Центральной Азии в целом), то они сводятся к следующим.
Первый вызов – культурные и ментальные различия между Китаем и странами ЦА. В плане консолидирующей страны региона идеи Китаю пока предложить нечего. Конечно, исключая его возможности по кредитованию экономик государств региона. Хотя, нельзя не замечать и того, что уже сейчас именно Китай является модератором не только в вопросах инвестиций и экономики, но и в вопросах выстраивания новой архитектуры безопасности в регионе.
Второй вызов – необходимость позиционирования новой концепции в контексте справедливости и взаимной выгоды, она не должна содержать даже намека на возможную перспективу «китайской экспансии». Пока обсуждение концепции ЭПШП и ее практической реализации выстраивается исключительно вокруг интересов Китая. На закономерный вопрос, в чем же будет состоять выгода и интерес государств региона, китайские эксперты ответа не дают. Как не дают они ответа и на вопрос, каковой видится ими роль России в практической реализации этих концепций.
Третий вызов – перспектива выхода на рынки Центральной Азии предприятий Китая (включая предприятия малого и среднего бизнеса). Здесь есть несколько вполне естественных вопросов, которые и выводят этот, казалось бы, простой вопрос, в категорию угроз и вызовов.
Первый, Китай никогда не рассматривал государства Центральной Азии как потенциальную часть своей экономики (Казахстан в этом смысле не составляет исключения). Центральная Азия оставалась для него рынком сбыта китайских товаров, источником природных ресурсов, а также транзитной территорией. Китайские инвестиции в Центральной Азии (частично, за исключением Узбекистана) направлялись преимущественно в инфраструктуру и не подразумевали развитие реального сектора. Изменит ли этот подход проект ЭПШП, сказать сложно.
Второй, какие предприятия Китай планирует вывести на территорию Казахстана (характер производства, экологическая безопасность, перспектива распределения продукции и т.д.).
Третий, насколько Казахстан в состоянии обеспечить эти предприятия кадрами, не последует ли вслед за их переносом массовая трудовая миграция китайской рабочей силы.
Четвертый вызов связан с перспективой увеличения потока китайской трудовой миграции. Вполне очевидно, что с началом масштабной реализации ЭПШП и в особенности с переносом на территорию Казахстана избыточных промышленных мощностей Китая численность китайской трудовой миграции возрастет.
А поскольку к китайскому присутствию в Центральной Азии уже сейчас относятся если не критически, то очень насторожено, перспектива «выхода за рубеж» китайских компаний должна быть четко обоснована, в том числе с учетом интересов как самих компаний, так и их партнеров в государствах Центральной Азии.
Пятый вызов – перспектива создания Китаем зоны свободной торговли на пространстве Центральной Азии. Если в других вопросах Россия может пойти на некоторые уступки, то данный вопрос для нее принципиальный. ЕАЭС создавался не для того, чтобы ЭПШП разрушил базовую его идею – воссоздание промышленного потенциала входящих в него стран, что без ограничения китайского импорта сделать практически невозможно. Казахстан, как член ЕАЭС и государство, заинтересованное в реиндустриализации, не может не принимать во внимание это обстоятельство.
Шестой вызов связан с проблемами развития Китая. И это вполне объяснимо. Экономический спад в Китае может привести к сокращению его возможностей по финансированию столь масштабного проекта, каковым является ЭПШП. Поскольку Казахстан делает ставку преимущественно на эти инвестиции, это создает для него определенные риски.
Что касается ухудшения социально-экономической ситуации в Казахстане и ее влияния на практическую реализацию ЭПШП, как это ни странно, но этот вопрос не обсуждается даже на экспертном уровне. При этом вполне очевидно, что дальнейшее ухудшение социально-экономической ситуации в Казахстане и снижение потребительского потенциала казахстанцев могут негативно сказаться на практической реализации ЭПШП, хотя к росту антикитайских настроений вряд ли приведут.
Седьмой вызов – возможная перспектива роста антикитайских настроений в Казахстане (да и в остальных государствах ЦА) с началом реализации конкретных проектов в рамках ЭПШП. Особенно, связанных с выносом избыточных производственных мощностей Китая и началом освоения китайскими компаниями земель сельскохозяйственного назначения в государствах региона.
Даже слух о возможной передаче в аренду иностранцам (китайцам) земель сельскохозяйственного назначения уже вызвал волну протестов в Казахстане и потребовал специального предупреждения Генпрокуратуры и заявления президента.
Восьмой вызов – возможная перспектива возникновения конкуренции между ЭПШП и ЕАЭС. Несмотря на подписанное соглашение о сопряжении этих проектов, пока в практическом плане ничего не сделано. И тот факт, что, например, в Казахстане идет сопряжение исключительно по линии «Нурлы жол» – ЭПШП, не может не настораживать.
Не может не настораживать и тот факт, что ЭПШП по ряду причин, о которых говорилось в первой части, более конкурентоспособен, чем ЕАЭС. Кроме того, ЕАЭС (впрочем, как и ЭПШП, не имеет четкой концептуальной основы и держится на политической воле его отцов-основателей). Именно по этим причинам можно предположить, что в конкурентной борьбе ЕАЭС почти наверняка проиграет. Особенно в случае кардинальной смены политических элит в государствах региона.
Константин СЫРОЕЖКИН, д.п.н., главный научный сотрудник КИСИ при Президенте РК, специально для Матрица.kz
Просмотров материала: 3 462
