В апреле в Москве выходит обновленная и дополненная книга «Аз и Я» Олжаса Сулейменова. Писатель Сергей Шаргунов поговорил с поэтом и литературоведом о его судьбе, творчестве и культурных реалиях России и Казахстана.
— Олжас Омарович, книга 1975 года «Аз и Я», посвященная «Слову о полку Игореве», вскоре после издания была изъята из продажи и привела к вашей опале. Насколько я знаю, вы по-прежнему верны своей концепции: памятник древнерусской литературы — это наполненная тюркизмами двуязычная поэма.
— «Слово» написано в XII веке. Кто тогда читал светскую литературу? Грамотная элита Киевской Руси (княжеские дворы, воинство, торговцы), находившаяся в многовековом культурно-хозяйственно-политическом взаимодействии со Степью. Поэтому двуязычие этой среды в XII веке было естественным. В XVI веке (условно говоря — после ига) монахи переписывали тексты светского содержания с дорогого пергамента на бумагу. Пергамент нужен был для распространения Священного Писания. И переписчик, как мог, переводил явные тюркизмы и отдельные куски поэмы, написанные явно по-тюркски (например, сон Святослава).
Языковая ситуация в XVI веке изменилась. Но те тюркизмы, которые еще были в ходу в русской речи, он пропускал, не переводил. Они ушли из русского языка позже, в следующие столетия. Но читатели XIX века — Мусин-Пушкин и другие — приняли их за русские термины. Например, в ответ на вероломное нападение Игоря на кочевья своего свата — Кончака половцы совершают ответный набег на русские города. Читатели XIX века разбили сплошные строки текста на слова по своему усмотрению, и получилось: «Се у Рим крчат под саблями половецкия». Почему-то до Рима довела Кончака жажда мести. Так получилось при разбивке строки.
А в оригинале, думаю, было «се урим…». Урим и сегодня в татарских диалектах — «коса девичья». Живая картина тогдашних расправ — рубить косы девушкам, значит, обесчестить их. Главное доказательство подлинности «Слова» — это остатки его былого двуязычия. Потому что гипотетическому фальсификатору не было нужды вклинивать в текст явные и уже к тому времени неявные, невидимые тюркизмы, коих в «Слове» предостаточно.
Вы общались с писателем и тюркологом Львом Гумилевым?
— Я увлекся тюркологией благодаря Гумилеву. Еще студентом-геологом прочел его книгу «Древние тюрки». Не помню, когда увидел в «Комсомольской правде» его интервью, где говорилось и о моем творчестве, и об отце. Корреспондент спросил его, как он относится к книге «Аз и Я». Лев Николаевич ответил, что относится отрицательно, но со статьей против не выступал и не выступит, потому что сидел с отцом автора.
Сын двух поэтов — Анны Ахматовой и Николая Гумилева — побывал в двух лагерях: Норильском и Карагандинском. В каком из них он встретился с военным из Алма-Аты Омаром Сулейменовым?
В 1989 году осенью мне удалось быть в Ленинграде и встретиться с Львом Николаевичем. Мы были не одни, и потому подробно поговорить не удалось. Но я понял свою главную ошибку. В «Аз и Я» мною названы и процитированы многие историки и филологи, в том числе тюркологи. Но фамилии «Гумилев» нет. А он тогда был ученым-изгоем. На него не ссылались, не цитировали. И я ни разу не упомянул. Просто потому, что он «Словом» не занимался специально. Надо было в той книге признаться, что считаю его своим учителем. Сейчас в Астане есть Государственный евразийский университет имени Гумилева.
Что вас радует в жизни?
— Возможность писать и читать.
Какая литература на вас повлияла?
— Любил читать себе вслух «упругий стих» Лермонтова, Блока, Симонова… Из казахских поэтов XIX века — Махамбета Утемисова. Я предложил Андрею Вознесенскому перевести его сборник. Он перевел. Но это был уже не Махамбет, а слегка казахизированный Андрей. Поэтому издательство правильно отклонило книгу. Зато у Андрея появился великолепный цикл — «Читая Махамбета». Из прозы я бы назвал «Тихий Дон».
Кто из авторов был вам близок, кто интересен сейчас? Или всегда было ощущение отдельности?
— Ощущение отдельности было и есть у каждого пишущего. Это нормально для творческой среды. Но при этом были факторы, объединяющие отдельных в группы. Социальные, национальные, религиозные меня, например, не задевали. Но были и другие, наработанные видом H. S. («Человек мыслящий»), которые сближали меня со многими коллегами в разных республиках СССР. После распада мы перестали встречаться и читать друг друга. Новая русская литература почти неизвестна в наших независимых государствах. Увы, можно сказать, независимых от литературы. Освобождаемся от нее. В том числе и от собственной.
Ощущаете себя мостом между культурами?
— Когда-то написал об арочных мостах. «Мосты — мои сутулые дороги. Мои стихи…» Арочные мосты обычно дольше держатся. Веками. В применении к своим стихам, может быть, и нескромно, но — примеров в мировой словесности накопилось много.
Говорят, слава пришла к вам вместе с Гагариным.
— В январе 1961-го я из Москвы уехал в Алма-Ату, в марте еле устроился на работу в редакцию газеты «Казахстанская правда» отвечать на письма местным графоманам. Редактор Федор Боярский знал, что подборка моих стихов печаталась в «Литературной газете». 11 апреля вызвал: «Заготовь стих о полете человека в космос. Завтра должен полететь. Наш человек. Ты — инженер, поэтому понимаешь, что это значит для человечества. Вот и растолкуй». К вечеру я принес ему страницу со стихами.
А 12 апреля меня разбудили сестренки. «С самолета сбрасывают!» Принесли кипу разноцветных листовок со вчерашними стихами. Они обежали весь город и собрали чуть ли не полное собрание моего сочинения.
Народ весь на улицах. Такого ликования, всеобщей радости я не помню с 9 мая 1945-го. Два великих праздника запомнились в XX веке. Мало, конечно, но они были! Это необыкновенное возбуждение передалось мне, и я за неделю написал поэму «Земля, поклонись Человеку!» Она зазвучала на радио, отрывками печаталась в газетах, вышла отдельной книжкой.
Вы всю жизнь пишете на русском.
— В Алма-Ате, когда пришла пора идти в школу, не было ни одной школы с казахским языком обучения. И геологию учил на русском, и в Литинституте учился на русском. Казахский с детства узнал от бабушки и деда, и потому смог перевести на русский стихи нескольких поэтов. В том числе поэтессы Надежды Лушниковой, которая с детства пишет на казахском. Вот такой у нас край, Казахстан. Здесь всегда было распространено двуязычие.
Сюда переселяли и переселялись со всего Союза. Русские, немцы, чеченцы, ингуши, поляки, оказавшиеся в степи, узнавали казахский. Для сосланных карачаевцев, балкарцев и крымских татар это родной язык. А казахи в городах знали русский. Так что нам понятие интернационала оказалось более доступным, чем моноэтническим странам. И, может, природный билингвизм помог мне увидеть в «Слове о полку Игореве» следы былого русско-половецкого двуязычия.
Вы недавно заявили, что Казахстану опасно становиться мононациональным государством.
— Любому современному государству опасна моноэтничность. Особенно такой территориально великой стране как Казахстан. Всего 10 млн казахов, и 8 млн других этносов — русские, украинцы, узбеки… До ста наименований. «Пять Франций». А населения — как одна Москва с окрестностями. И великие богатства под землей еще остаются. И на поверхности — миллионы гектаров плодородной земли.
Кто позволит казахам одним распоряжаться таким богатством? С юга и востока — многолюдные, но относительно бедные территории. Об этом надо постоянно помнить сторонникам моноэтнизма, мононационального государства. Я за то, чтобы все национальности наши стали единой гражданской нацией. В этом залог нашего будущего.
Вы сильно менялись? Можно ли сказать, что оставались последовательны?
— Думаю, я — тот же, что и в 1960-х, 1970-х. Может быть, только слегка постарел. Понимаю, что вопрос касается убеждений. От слова «социум» («общество») происходит и социализм. Он бывает разный, но я всегда был и остаюсь интернационал-социалистом.
В ваших стихах всегда есть загадочное драматическое напряжение. Что это за драма?
— Драматическое напряжение, о котором говорите, нарастало в наших обществах весь ХХ век, разряжаясь разрядами, памятными всем. И в XXI продолжается этот естественный процесс, и поток повседневной жизни привычно подчиняется сценарию непридуманной, нескончаемой драмы.
Напряжение социума передается чувствилищам наций. Кажется, так Горький назвал поэтов. Не верю, что прозаики не ощущают ударов этого тока.
Андрей Вознесенский написал стихи «2 секунды 20 июня 1970» о том, как вы с ним попали в аварию. Было такое?
— Это было возле Алма-Аты. У нас гастролировал театр «Современник». На один из спектаклей прилетел Андрей, и мы с его знакомой актрисой (впрочем, она была знакома всему Союзу) поехали за город, на озера. Развели костер. Возвращались под утро. Я за рулем. На резком повороте опрокинулись. «Двадцать метров полета, пара переворотов». Так он описал момент. «Бедная твоя мама, бежала, руки ломала: «Олжас, не седлай АТЕ, сегодня звезды не те…»
Она, наверное, имела в виду не тех звезд, что поехали с нами. Моя мама Фатима, провожая нас после чая на прогулку за город, и вправду советовала нанять такси. Но тогда Андрей не увидел бы, как табличка с автомобильным номером 37-70 «ползет по траве — как срок жизни через тире». И не было бы такого окончания:
Враги наши купят свечку
и вставят ее в зоб себе.
Мы живы, Олжас, мы вечно
будем в седле!
Как надо воспитывать детей?
— Надо научить их читать. Мировая литература их воспитает.
Вы много раз бывали в странах Азии и Африки, работали послом в Италии, Греции. Представляете Казахстан в ЮНЕСКО… В какой стране вам было всего интереснее?
— Мне запомнилась Кения. Там человек не как старший брат себя ощущает, а как равный с братьями меньшими. Хотя слона или жирафа меньшим назвать трудно. Нигде раньше, да и потом, я не ощущал такого единения растительности и живой природы, как в этой стране, которая к тому же и закономерно оказалась родиной нашего вида. Там возник Человек Мыслящий. Оттуда он пошел по планете. Меняя цвета глаз, волос, кожи.
Еще в 1963 году вы писали: «Казахстан, ты огромен — пять Франций — без Лувров, Монмартров. Уместились в тебе все Бастилии грешных столиц…» Что для вас Казахстан? Что его ждет? Не грозят ли ему потрясения? Будет ли он близок к России?
— Это и мои вопросы. Они возникли сразу с начала 1990-х, когда мы получили самостоятельность. С годами они должны были сойти на нет. Однако остаются.
А что для вас Россия?
— Россия — законная наследница СССР. По документам даже. Я бы хотел, чтобы она унаследовала все лучшее, что было наработано в Советском Союзе. СССР был первой попыткой создать идеальное государство, в котором не только торжествовало бы, но и реально осуществлялось равенство социальных, национально-этническо-расовых прав.
За десятилетия строительства и выживания государства в общих чертах эта программа осуществилась. Подвела неполноценность экономической программы. Ленин теоретически обосновал приоритет государственной и народной (коллективной) собственности, которые должны были полностью заменить частную, разделяющую общество на бедных и богатых. Сталин своими методами решил эту задачу. Это стоило миллионов жизней.
В эпоху перестройки просто решили немедленно преобразовать экономику и идеологию страны по американо-европейскому образцу. И сокрушили здания государственной и коллективной собственности, чтобы из их обломков наскоро соорудить шаткий небоскреб частной. Важно осмыслить, обдумать крах СССР. Перестройка была построена на импровизе, случайных и неслучайных подсказках извне. Если бы Горбачев перед этим собрал из разных республик, а не только из Москвы, мыслящих людей и предложил им превратить идею перестройки в проект программы, а потом — обсудить проект! Это был бы всенародный Совет. Тогда еще можно было и сохранить, и внутренне укрепить Советский Союз.
Вы религиозны?
— В трудные минуты прошу у Него помощи. Наверное, все так поступают, даже самые крайние атеисты.
А чудеса у вас в жизни происходили?
— Не так давно случилось чудесное. Был проездом в Павлодаре. Решил посетить место, где похоронен Жаяу Муса (Пеший Муса) — знаменитый поэт-импровизатор, сам сочинял тексты, мелодии к ним, исполнял под домбру. В Первой мировой был в русской армии, в пехоте. Возможно, поэтому его и прозвали Пеший Муса. Но он сочинил другую причину — якобы любимого коня у него через суд отнял местный богач. Веселую песню об этом казахи поют до сих пор. Жаяу Муса — брат моего деда Узун Сулеймена (Длинного Сулеймена), и поэтому положено хотя бы раз в несколько лет посещать это место.
Три часа по заснеженной степи на вездеходе. По дороге — ни одного поселка: заповедник. Подъехали к одиноко стоящему невысокому мазару около холма. Вышли из машины. Солнечный зимний день. Вселенская тишина. И мы постояли молча. Водитель слегка коснулся моей руки — на вершине холма появились три архара. Просто поднялись с другой стороны холма. Никогда и нигде не видел стоящего архара так близко. А тут — три необыкновенных красавца, как духи этой возвышенной степи, возникли, чтобы взглянуть — кто потревожил великую тишину?
Появились, постояли и спокойно, не торопясь, ушли, спустились с холма, пропали. Такое поведение архаров и водителю, жителю этих краев, показалось чудом. А я, кажется, понял символику этого явления. Когда-нибудь найдутся слова, способные доступно объяснить эту поразительную метафору...
Источник: iz.ru
Просмотров материала: 4 713
