«Сейчас нам может помочь только децентрализация власти. Это то, о чем президент много раз говорил. Он заявлял, что будет больше полномочий передаваться парламенту и правительству. А что касается акимов разных уровней, то одно время была даже провозглашена их выборность. Но, на мой взгляд, эта работа не доведена до конца: курс на децентрализацию был либо остановлен, либо ведется очень медленно, хотя без этого госаппарат и госуслуги не будут развиваться», – заявляет бывший заместитель министра сельского хозяйства, а ныне активно цитируемый многими СМИ блогер, либерал и демократ Марат Толибаев.
Несбывшиеся надежды
– Я родился в городе Ленинске, который сейчас называется Байконуром, – рассказывает блогер. – Там в 1985 году окончил школу и поступил на юрфак КазГУ. Могу с гордостью заявить: студентом стал без чьей-либо протекции, хотя в те годы без блата это было очень трудно. Помогли, возможно, бурлившие в стране перестройка и пришедшие вместе с ней гласность и демократия. После первого курса ушел в армию. Когда, отслужив, вернулся в университет, в стране уже была другая жизнь. Кооперативы вырастали как грибы после дождя, а я с детства был активным – староста класса, комсорг школы, а тут моя общественная активность переросла в предпринимательскую жилку. Создал с друзьями компанию «Барикон», примерно в то же время начинали свою деятельность и Булат Абилов, и Мухтар Аблязов, и Нурлан Смагулов. Первые ростки тогдашнего бизнеса – купи-продай, бартер, спекуляция, фарцовка, бандитизм, рэкет…
Не обходилось и без потерь: кто-то из нас в те лихие 90-е поплатился жизнью... На госслужбу я попал, прямо скажем, по знакомству. В 1999 году бывшие партнеры по бизнесу пригласили меня в команду акима Костанайской области Умирзака Шукеева. Потом вместе с ним уехал в Астану и три года был его заместителем. Психологические нагрузки были огромные, но в акиматах тех лет было интересно работать: тебе давали максимум самостоятельности в принятии решений, и ты мог незамедлительно увидеть результаты своей работы. Когда свободу стали сужать, а шеф ушел на повышение, я вернулся в бизнес. Спустя некоторое время мой коллега по работе в Костанае Асылжан Мамытбеков стал министром сельского хозяйства и пригласил меня поработать с ним. Вице-министром я пробыл недолго – всего два с половиной года. А с 2014-го у меня свое дело – я занимаюсь IT-технологиями. В бизнесе нет гарантированной зарплаты, есть риск прогореть в один день из-за того, что неправильно рассчитал рынок. Но я знал, на что иду, и в госслужбу возвращаться не планирую.
Не понравилось?
– Ну как сказать? Там отрицательных моментов накопились столько, что я охладел к госслужбе, кажется, навсегда. Главное, что мне не нравилось, –это чувствовать себя крохотным винтиком огромной машины. От тебя мало что зависит, права принимать окончательное решение у тебя нет, любое, даже самое мелкое, действие надо согласовывать с начальством. А оно должно согласовать со своим руководством, то – с еще более вышестоящим… Никто не хочет брать на себя ответственность... Эта чрезмерная централизованность и иерархичность государственной власти, на мой взгляд, – системная ошибка. Любое отступление от властной иерархии жестко карается сверху вниз, начиная с премьер-министра и кончая низовыми звеньями системы, где-то в регионах. Такой стиль управления может породить только страх, отсутствие конкуренции идей и живой мысли. И, соответственно, все мыслящие люди будут чужими в системе.
Человеку, который высказывает что-то свое, пару раз дают по рукам, а потом просто избавляются от него. Выгнали одну яркую личность, вторую, третью, а дальше они и сами не захотят идти на госслужбу. Оригинальность и самостоятельность здесь, скорее, недостаток, чем достоинство, главное – быть лояльным. Нет, в госаппарате, конечно, есть порядочные, честные и ответственные люди. Но даже они боятся обнаружить свою личную точку зрения и бегут в общей толпе по заданному фарватеру.
Вам тоже приходилось делать вид, что вы «меньше ростом», чем есть на самом деле?
– Конечно. Это происходило ежедневно. Когда пытаешься сказать что-то такое, что не совпадает с общей политикой, то начальство и коллеги, пугливо оглядываясь, тут же тебя осаживают. В каких-то мелких вопросах ты это проглатываешь, думая, что это не так важно на фоне твоего большого стремления сделать чтото хорошее для страны. Так происходит один раз, другой, третий, а потом, когда неприятных моментов в работе становится больше, чем приятных, начинаешь ходить на нее не с радостью, а как на каторгу. Если наступает такой момент, то лучше просто уйти.
А как вы прокомментируете чемоданные настроения, царящие сейчас в среде молодежи?
– Есть такое. Сам замечаю. И у данного явления, конечно, есть глубинные причины. На мой взгляд, главная причина таких настроений – бесперспективность. Считается, что на госслужбе продвинуться без связей невозможно. Применительно к бизнесу тоже бытует мнение, что процветают только родственники «агашек». Что тогда остается делать умному и инициативному человеку, как не искать лучшей доли в других краях? Социально-политическая обстановка тоже не способствует патриотическому духу. Свободы слова и здоровой оппозиции фактически нет, митинги, забастовки и демонстрации под строгим контролем. Но если людям не дают открыто высказываться, то они не чувствуют себя свободно и комфортно в своей стране, и это толкает их на эмиграцию. А теряем мы, как известно, лучших.
Разочарование
А что вы все-таки успели сделать на благо общества, будучи заместителем министра сельского хозяйства?
– Я и по образованию, и по призванию не аграрий. Моя миссия в Министерстве сельского хозяйства была такая – внедрять рыночные принципы в аграрный сектор экономики. Насколько мне удалось, судить не мне, но я старался. Это, к примеру, ряд разработанных с моим участием инструкций, нормативных актов и положений в части выдачи лицензий, получения субсидий таким образом, чтобы все было прозрачно и не было лоббирования чьих-то интересов. Но особенность госслужбы состоит в том, что маленькие кирпичики, закладываемые в строительство общего здания разными клерками, трудно выделить, чтобы потом гордо заявить: вот это сделал я. Обычно это коллективный труд.
Асылжан Мамытбеков тоже добровольно покинул пост министра. Это не связано с возмутившей общество фразой «лучше бы такого (рекордного) урожая у нас не было»?
– Нет, насколько я знаю, не связано. Однако он имел веские основания произнести упомянутую вами и шокировавшую всех фразу. Просто, как часто бывает, его слова неправильно интерпретировали. Попытаюсь объяснить это на пальцах. Казахстан на свои нужды потребляет примерно 8 млн. тонн зерна в год. Излишки по налаженным каналам экспортируются в другие страны. Большая часть нашего зерна идет через Россию. Но она сама, являясь крупнейшим производителем пшеницы, ведет активную внешнюю торговлю. Разрешая отправлять наше зерно в Европу через свою территорию, она создает для этого минимальные возможности: российские железные дороги и паромы в первую очередь обслуживают свои компании, а нас – по остаточному принципу.
Такой рынок сбыта, как Китай, для нас был закрыт всегда. Что касается Узбекистана и Кыргызстана, то там рынок очень маленький. Ну еще мы покрываем потребности в хлебе Ирана и Афганистана. Теперь посчитаем. Средний урожай пшеницы в Казахстане – около 15 млн. тонн ежегодно, а в рекордные годы – свыше 20-25 млн. Сами мы, как я уже сказал, «съедаем» 8 млн. тонн, на экспорт уходит около 6-7 млн. Все! Дальше – не пробиться! Вот и получается, что каждая тонна лишнего зерна бьет по нам самим: девать ее некуда.
Доходит до того, что в урожайные годы ее продают на корм скоту по бросовой цене. Обесценивание крестьянского труда приводит к убыткам и разорению многих хозяйств. Особенно мелких, не имеющих запаса прочности и капитала в банках. Поэтому министр Мамытбеков и настаивал на диверсификации сельского хозяйства и более контролируемом производстве каждой культуры. Огромные ножницы (в один год – 12 миллионов тонн зерна, в другой – 25 миллионов) ломают рынок и разрушают экономику. Разорившиеся от неурожая или от перепроизводства крестьяне не могут на следующий год сеять хлеб.
Те же, кто остался на плаву, в следующий год взвинчивают цены и получают сверхприбыли. Такой вот у нас рынок. Асылжан Мамытбеков считал, что лучше с помощью субсидий сделать так, чтобы мы в среднем собирали необходимые 14-15 миллионов тонн. Если имеются ресурсы для большего производства, то будет разумнее направить их на другие культуры. Например, на возделывание очень востребованных в Китае рапса и сои.
А нельзя ли излишки пшеницы сохранить впрок?
– Большие запасы зерна можно хранить только на элеваторах, а там производственный цикл не позволяет держать их больше года. Если поверх старого урожая засыпать новый, то зерно начнет портиться. Можно, конечно, переработать его в муку, но и она ведь тоже хранится не больше девяти месяцев. Поэтому слова тогдашнего министра сельского хозяйства Мамытбекова о конвертации урожая, выращенного на полях, в скотоводство выглядели вполне разумными.
За свободу! Нашу и вашу!
Вы поддержали Владимира Божко, заявившего о необходимости контролировать приток сельской молодежи в города, хотя большинство общественных деятелей возмутилось его словами. Где здесь собака зарыта?
– Во-первых, как я понял, он говорил не о запрете на переезд сельчан в города, а о необходимости создания благоприятных материальных и социальных условий на селе, чтобы уезжать оттуда было невыгодно. Вообще, такая реакция на слова депутата говорит и об отношении народа к власти. Создается ощущение, что любое слово, прозвучавшее из уст ее представителя, народ готов принять в штыки. Оно и понятно: когда в душе сидит недоверие, то любой повод вызывает раздражение и неприязнь. Во-вторых, сенатор – не казах, а высказался о сельской молодежи, которая в основном состоит из представителей коренной национальности.
В-третьих, слова Божко подкинули дров в огонь противостояния между сельским и городским населением. В-четвертых, показал свое «лицо» извечный конфликт между богатыми и бедными. Четыре линии сошлись – и получился взрыв.
Сейчас вы стали активным блогером, ваши посты цитируют и перепечатывают многие издания. Что вас к этому подвигло?
– Главная цель моего блогерства – влиять на настроения в обществе и формировать прогрессивную общественную среду. Придерживаясь либерально-демократических ценностей, я хотел бы жить в свободном от предрассудков толерантном обществе. Но до этого нам еще очень далеко. Когда читаешь в социальных сетях высказывания разных людей, то видишь, как много у нас стереотипов, архаичности и отсталости. Хочется все это побороть, сделать так, чтобы наши дети, живя и трудясь в своей стране, получали от этого удовольствие. И я надеюсь, что перемены к лучшему всетаки произойдут. Кстати, недавнее выступление шахтеров я расцениваю как первые ростки зарождения гражданского общества и демократии. В цивилизованном мире именно так решаются спорные моменты. Другое дело – требования шахтеров.
Я лично не возьмусь однозначно поддерживать их в части снижения пенсионного возраста и увеличения зарплаты в два раза (откуда эти расчеты – в два, а не, допустим, в пять раз?). Популизм в таком вопросе неуместен, надо садиться за стол переговоров и выслушивать доводы друг друга. Вот тогда это будет цивилизованный подход.
Замечены вы и в поддержке движения против насилия «Не молчи», но одновременно выступаете за то, чтобы узаконить многоженство. Как это сочетается?
– Если кому-то мои взгляды на такие явления кажутся противоречивыми, то объясню. На самом деле во всех моих выступлениях есть одно объединяющее начало. Для меня главной ценностью является свобода. Я за свободу во всех ее проявлениях (слова, личности, совести и т.д.), в том числе за свободу распоряжаться своей жизнью и телом. Ведь что такое движение «Не молчи»? Это борьба против насилия в отношении женщин и детей, то есть против посягательства на свободу личности. Как я могу не поддержать такое движение? Что касается многоженства. Некоторые опять же неправильно меня поняли, когда я сказал, что мужчина имеет право иметь несколько жен. Подумали, что это движение в сторону исламизации общества. Абсолютно нет.
Будучи атеистом, я говорил о возможности многоженства опять-таки с точки зрения свободы. Если мужчина и две, а то и три или четыре женщины по взаимному согласию хотят жить в такой модели семьи, то по какому праву мы, окружающие, запрещаем им это? Кстати, узаконивание вторых и следующих браков выгодно, прежде всего, не мужчине, а этим самым вторым и следующим женам и их детям. Только получив официальный статус, они обретут право на наследство.
Идем дальше. Коль речь идет о равноправии, то должно быть и право на многомужество. У нас в Казахстане это, конечно, не будет распространено, но теоретически такое право должно быть.
Хочу высказать свою точку зрения и в отношении секс-меньшинств. Опять-таки с точки зрения свободы личности, какое мы имеем право решать за человека, кого он должен любить? Если он добровольно вступает с кем-то в связь, то разве он нарушает чьи-то права? Нет. Тогда зачем же лезть в его личную жизнь? Я понимаю, есть определенные ограничения, когда речь идет о беззащитных членах общества – детях и недееспособных людях. За них общество несет ответственность, и, если говорить о педофилии, то никакие оправдания, что ребенок, мол, вступил в интимную связь со взрослым добровольно, не могут быть приняты.
Или вот сейчас призывают запретить такие атрибуты некоторых течений ислама, как бороды, короткие штаны у мужчин и хиджабы у женщин. Я против таких запретов. Это личное дело каждого. Да, мне как атеисту не нравится исламизация общества, я хочу, чтобы вокруг меня все придерживались таких же взглядов, как и я. Однако моя либеральная натура выступает за терпимое отношение к тем, кто не похож на меня. Поэтому в данном вопросе я на стороне своих оппонентов – мусульман.
Источник: Central Asia Monitor
Просмотров материала: 3 596
