Две недели назад Шавкат Мирзиёев стал президентом Узбекистана. Безоговорочная его победа на выборах — 88,61 процента проголосовали «за», — и по восточным меркам невероятно скромная, будто скомканная инаугурация, которую ждали в январе, а она раз — и состоялась уже в конце прошлой недели на обычном заседании парламента в рабочем порядке.
Последний заградотряд перед Исламским государством и по-прежнему зона российской ответственности — что ожидает Узбекистан при новом главе государства? Кроме дружбы с Россией, которая и так понятна.
Пока что ответа на этот вопрос нет. Как до сих пор неясно, жива ли пропавшая старшая дочь первого президента страны, амбициозная Гульнара Каримова.
Ее имя не сходило со страниц СМИ всего месяц назад. Станут ли ее искать теперь, кому она еще нужна, когда президент Узбекистана уже назван?
«Одним из тех, с кем Гульнара вышла на связь после того, как была помещена под домашний арест, был я. Она написала сообщение на мою страницу. Я в ответ скинул пару глав из моей разоблачительной книги» — мой собеседник Евгений Дьяконов давно живет в Норвегии. В Тронхейме. Он политический беженец. Пожалуй, один из самых известных в Узбекистане.
«Гульнара ответила, что плакала, читая мою книгу, что даже не представляла себе, какой ужас творится в Узбекистане, она уверяла меня, что не виновата в том, что мне сломали жизнь, лишили родины... Что ее подчиненные, разбираясь со мной, просто немного переусердствовали, на Востоке такое сплошь и рядом — попроси принести тюбетейку, и ее доставят вместе с головой...»
Евгений Дьяконов до сих пор не может понять, почему именно к нему обратилась дочь Ислама Каримова незадолго до того, как пропала. Искала ли она оправдания своим прежним поступкам? Молила ли о помощи? Он ведь не был ей другом. Скорее наоборот.
...В Афганистан уроженец Узбекистана и гражданин СССР Евгений Дьяконов попал, уже отслужив срочную. В самом конце 80‑х. Увидел эту войну взрослыми глазами без надрывных песен о «черных тюльпанах» и наивного мальчикового романтизма. Пережил гибель друзей и преступные приказы. Выходил оттуда одним из последних по «Мосту Дружбы», на изломе советской эпохи. Сейчас, живя в благополучной Скандинавии, он не может поверить, что все это действительно происходило с ним.
— После дембеля из Афгана я приходил в себя год. Не стал, как многие из наших, ни алкоголиком, ни наркоманом. Но с тех пор как мне в родном Узбекистане сломали жизнь, прошло без малого 19 лет, и не было ночи, чтобы я не просыпался в холодном поту. Я был уверен, что не смогу простить. Никогда.
— Кого? Гульнару?
— И Гульнару.
— Может быть, в Интернете вообще была не она, а некое подставное лицо, специально?
— Зачем кому-то, кроме нее, писать мне? Нет, это была она, ее манера общения. Потом неожиданно пропала. Наверное, поняла, что наша переписка ничего не изменит. Или я просто стал ей неинтересен. Или что-то случилось... Нет, я не желаю для нее судьбы Каддафи. И хотел бы ее уберечь как от публичной расправы на площади, так и от тайной позорной смерти, о которой никто не узнает, чтобы за все, что совершила она и ее окружение, Гульнара ответила по закону в международном суде в Гааге. Такое мое мнение.
Их знакомство двадцать с лишним лет назад было шапочным. И стало роковым — для Евгения.
— В начале 90‑х я был руководителем одной из организаций воинов-интернационалистов, позже ликвидированных по приказу Ислама Каримова. Разобщить тех, кто мог реально представлять угрозу, чернобыльцев, афганцев… Нет, нас не закрыли, формально была проведена перерегистрация, и ненужные структуры ее не прошли. Я не стал воевать и ушел в шоу-бизнес. Теперь это называется продюсерством. Возил артистов с гастролями. Учитывая, что обычным людям тогда по полгода зарплату не платили, мы на концертах получали хоть какие-то деньги, но прибыльным это не было.
— И зачем вы понадобились тогда дочери президента?
— По сравнению с ней я был... не знаю, напишите «микробом». Это честно. Но одно из направлений, которым я занимался, совершенно неинтересное в финансовом плане, давало определенные очки в политическом — узбекский рок. Я находил ребят в подвалах, рокеров, панков, хиппи, приводил их в чувство, вытаскивал на белый свет, давал почувствовать себя людьми... Это придавало статус, или, как говорят у нас в Ташкенте, уровень. Короче, понты. У меня было около тридцати таких рок-групп. И однажды в 97‑м году ко мне пришли люди, они сказали, что я должен все отдать практически даром одному уважаемому человеку.
— За этим стояла Гульнара?
— Да, это была она. У меня были серьезные завязки в России, и гражданство обещали, и помощь... Так что скажи я «да», был бы сейчас у вас зажравшимся чиновником или бизнесменом. Но я, увы, отказался от этого предложения. Выслушав мой отказ, гости зацокали языками: дело ваше, но уж тогда не обижайтесь. И ровно через месяц случилось то, что раскололо мою жизнь на «до» и «после». 1 марта 1997 года ко мне на улице подошли какие-то люди и профессионально «выключили». Я очнулся уже в милиции, с сотрясением мозга, в лицо сунули протокол, где было черным по белому написано, что у меня в кармане нашли наркотики, в машине ствол, дома взрывчатку, а в офисе, до кучи, — ваххабитские листовки. У меня! Бывшего «афганца»! Врага душманов и моджахедов!
— А доказательства?
— Они никого не интересовали. Меня продержали 48 суток в подвале МВД — в Ташкенте, около станции метро «Проспект Космонавтов». Если я не ошибаюсь, там девять верхних этажей и еще пять подземных. Под землей на третьем уровне расположены казематы. В простонародье они называются «кричи не кричи». Я не очень хочу описывать подробности пыток... Я это сделал уже в своих книгах. Могу сказать одно: признательные показания я не подписал. Но, как оказалось, это и не нужно. Перед последним заседанием мне сделали какой-то укол, и я ничего не помню. Вообще. Очнулся на следующий день с приговором на руках. 22 года лишения свободы. Из них десять — особого режима.
— Особый режим — это знаменитая узбекская тюрьма Джаслык, где содержатся международные террористы?
— Нет. Это Караул-Базар, другая страшная тюрьма в Узбекистане, УЯ 64/25, расположенная в Бухарской области, единственное место, где заключенные ходят в полосатой робе, как узники фашистских концлагерей, с мишенью на спине, на сердце, на голове. Враги государства. Самое смешное, что до этого я не был противником режима Каримова. Всегда голосовал за Ислама Абдуганиевича двумя руками. Я, как и большинство народа в нашей стране, не хотел знать, что на самом деле здесь творится.
— Чем же вам так нравился Каримов?
— Он не допустил беспредела в 90‑е, как в соседнем Таджикистане. У него была русская жена. И над русским языком Каримов не глумился, так как сам разговаривал на нем.
— Так, может, это «бояре» были плохие, а «царь» ничего не знал?
— Я тоже думал так до 18 августа 98‑го года. В этот день я ехал на пересылку в закутке плацкартного вагона, туда нас затолкали 18 человек, стояли, сидели, лежали, воняли, стонали... Я смотрел на превращенных в скот людей и думал о том, что наш дорогой президент, конечно же, не догадывается, что за беспредел происходит, что ему просто не докладывают. Ночью ко мне на плечо положил голову один пожилой мулла, уставший, измученный зек, к утру он умер во сне, так же мирно покоясь у меня на плече. И в этот момент я прозрел. Через страдания того старика. И понял, что должен выжить и свидетельствовать о том, что видел. В 98‑м году я освободился...
— Подождите, как это в 98‑м — если вам дали 22 года в 97‑м?
— Хороший вопрос. Почему я так быстро освободился? Потому что в Узбекистане покупается и продается все, и в моем случае правду оказалось проще купить, чем доказать. Мне это стоило все мое состояние. Часть взятки одному прокурору я передал сам, сидя перед ним в наручниках. Деньги взяли, но выполнить свое обещание не спешили. Меня переводили из лагеря в лагерь, не решаясь отпустить, — мало ли, вдруг поступит высокое распоряжение по мою душу? Затем меня отправили в спецбольницу. Печально известный Чукурсай на окраине Ташкента. Закрытая УЯ 64/ПБ — через забор от обычной областной психиатрической больницы. Это была экспериментальная клиника, особой секретности, поговаривали, что ее тоже курировала Гульнара Каримова. На интернет-картах города здание до сих пор обозначено. В реальности, мне рассказывали, вроде бы больницу снесли. Там было пять отделений. Одно женское и остальные мужские. Абсолютно закрытая и самодостаточная система. Простор для жесточайших опытов и экспериментов. Но в этой закрытости были и свои плюсы. Родные имели возможность непосредственно выйти на начальника отделения, и тогда в журнале назначений делалась особая пометка, что все положенные процедуры выполнены, а ампулы с лекарствами списывались. За меня вступились сильные российские ветеранские организации, они смогли вытащить меня на свободу. Тогда же я стал вести дневниковые записи, не предполагая, что однажды это станет книгой... Моя трагедия, мои страдания — кому они могли быть нужны, кроме меня? Никому…
25 февраля 2003 года к Евгению заглянул милиционер, который арестовал его в первый раз. Сказал, что есть приказ «закрыть» его по второму кругу. Оперативник предупредил, что у него только 48 часов, чтобы бежать, два выходных дня, суббота и воскресенье. И еще одно распоряжение: живым можно не брать.
— Я до сих пор не знаю, почему этот человек меня предупредил. Я не платил ему и никогда больше не видел. Может, грехи замаливал. В любом случае, я не успел последовать его совету — через сутки в подъезде меня встретили двое и подсадили на ножичек. Я получил ранение в область сердца. Спасла хорошая военная подготовка. Как выяснилось, несостоявшиеся убийцы мои, мокрушники, формально уже полгода как сидели в ташкентской тюрьме... Из реанимации я сбежал, осознав, что шутки закончились. Меня вывезли в Казахстан к родственникам жены. Оттуда уехал к товарищу в Мурманск. Тот очень мне помог, нашел жилье, устроил на работу. Я так расслабился, что забыл главную рекомендацию того мента: ни в коем случае не звони домой как минимум год. А я набрал жене на работу... И через три дня ко мне снова пришли: «Открывай, собака!». Спасли командированные спецназовцы, жившие через стенку. Снова удалось бежать, без денег, с узбекским паспортом и сумкой через плечо, определенные структуры смогли переправить меня в Норвегию, там я, нелегал, подошел к первому же полицейскому на улице и сдался... Получил статус, минимальное пособие, хоть какую-то крышу над головой...
— Но кому нужно было устраивать ради вас такую сложную спецоперацию?
— Это было уже главное лицо. Самое главное. К тому времени я уже не был рядовым обиженным бизнесменом. Меня отлично знали. Я публично озвучивал информацию о концлагерях в Узбекистане, передавал данные о репрессиях, о туберкулезных колониях, куда специально подсаживали здоровых заключенных, о пытках и опытах, которые ставили там над людьми. Я сам прошел через это. Я имел право свидетельствовать. И делаю это до сих пор. Скажем, недавно я выяснил, для чего узбекистанские колонии закупили за границей несколько десятков передвижных крематориев, — потому что мертвые тела тоже надо куда-то девать, а выдавать родственникам в таком виде невозможно. Я видел снимки заключенных с вырванными ногтями, зубами, без ушей...
— Зачем такая жестокость, если то, что вы говорите, правда?
— Это что-то восточное, ментальное, думаю. Власти считали, что только таким диким способом можно и должно уничтожить исламский терроризм. Каримов действительно прослыл яростным борцом с религиозным экстремизмом, сначала с ваххабитами, с недавних пор с ИГИЛ. Существует устоявшаяся точка зрения, что Узбекистан — это последний бастион, сдерживающий боевиков с Ближнего Востока.
— А разве не так?
— Это лишь часть правды. Угроза международного терроризма реальна. Но «под гребенку» борьбы с террористами можно сажать кого угодно. Я видел людей, сидевших именно по экстремистским статьям, хотя многие из них даже не были мусульманами. С другой стороны, это большие деньги. На борьбу с террористами все страны подают много и регулярно. Сейчас многие узбеки бегут в Сирию. В «Исламское государство». Потому что дома их ждет голод, нищета. Уж лучше смерть с оружием в руках. Сегодня в Узбекистане, я свидетельствую, выросли целые поколения тех, кто готов отправиться куда-нибудь в Алеппо не из-за своих убеждений, а ради куска хлеба. Но как только начинаешь говорить о нарушениях прав человека и преступлениях против человечности в нашей Центральной Азии, Европа тут же становится слепой, глухой, немой. Им это неинтересно. Один известный норвежский правозащитник откровенно выдал мне такую вещь: «Нам не платят за критику Узбекистана, нам платят за критику России. Узбекистан — партнер России, США, ЕС, он дружит со всеми и выгоден всем, если мы станем его критиковать за нарушения прав человека, то потеряем деньги». Все очень просто. За 14 лет жизни здесь я написал четыре документальные книги из серии «В зоне Uz» о том, свидетелем чему был, но мне откровенно дали понять, что их время еще не пришло. Мне не к кому обратиться за помощью в их продвижении. 98 отказов я уже получил. Я же не террорист и не могу обратиться к исламистам. Я белый и не могу спекулировать на теме расовой дискриминации. Я не обливаю грязью Россию, поэтому не могу надеяться на помощь либералов. Я даже не гей…
После трагедии в Андижане в 2005 году, о которой мир не узнал бы, если бы не независимые журналисты и правозащитники, по отношению к Узбекистану были введены санкции, но, увы, они не помогли. Хотя отсюда изгнали американцев, те привыкли совать нос в чужие внутренние дела и хотели публичного расследования гибели сотен людей. Вместо США новым политическим союзником стала Россия. Вам это очень выгодно, так как помогло укрепиться в азиатском подбрюшье и стратегически победить Америку. Какое дело сильным мира сего до страданий мелких людишек... В итоге Каримов переиграл всех. Кроме собственной смерти. О том, что президента не стало, молчали семь дней — и не только потому, что его до последнего пытались реанимировать и российские светила, и американские. Шла безжалостная борьба за власть. Основных кланов было три: самаркандский, ташкентский и ферганский. Но, как у нас в чайханах говорят, кто бы ни победил, рулить все равно станет Ташкент, то есть действующая политическая элита. Хотя сам Каримов родом из Самарканда, он всегда симпатизировал ташкентским. Слухи ходили, что все силовые структуры честно поделены между этими двумя городами, если не ошибаюсь, то самаркандским досталось МВД, а ташкентским —СНБ (Служба Национальной Безопасности — Е.С.)
— Но после того, как наш президент в Самарканде рядом со знаменитой могилой Тамерлана и неподалеку от нового места паломничества всех узбеков — захоронения Ислама Каримова, обменялся рукопожатием с Шавкатом Мирзиёевым, всем сразу стало понятно, в какой клеточке ставить галочку на выборах.
— Спор шел только о том, сколько процентов в итоге проголосует за Мирзиёева — до девяноста или под сто. Хотя согласно Конституции, скажу прямо, Мирзиёев вообще не должен был исполнять обязанности, и.о., до выборов, это функция спикера парламента.
— А как же Гульнара? Ее президентские амбиции?
— Гульнара — человек невероятно тщеславный. И то, что она не выходит на связь с внешним миром, наводит на очень печальные мысли. Я знаю, что госдеп вмешивался в эту историю, были попытки ее разыскать и из Москвы, два разных и взаимоисключающих интервью дал ее сын. В одном он говорил, что мать жива. В другом — что он не знает, где она.
— Но кому нужна бывшая президентская дочь? После выборов-то?
— Нельзя сбрасывать ее со счетов, Гульнара до сих пор представляет определенную опасность. Она влиятельна. У нее могущественные друзья по обе стороны океана. Ее недостаток — не слишком тщательно просчитывать ситуацию. В свое время отец подумывал о том, чтобы сделать ее своей наследницей. Он открыто заявлял, что страной вполне может управлять женщина — для мусульманского Узбекистана крамольная мысль. Но Гульнара сама все испортила. Потому что не скрывала своих карьерных планов, и ее слова о том, что она скоро станет королевой, донесли до Каримова. Тот взбесился: смерти моей ждешь? Не исключено, что карьеру Гульнары прервали, выступив единым фронтом, жена президента и младшая дочь Лола. Я не присутствовал при этой семейной драме. Но донести могли только родственники. Семейный конфликт и неприязнь сестер там, по слухам, имели место. Звезда ее закатилась...
Гульнара аккумулировала в себе огромную власть и огромный бизнес. Со многими бывшими узбекскими олигархами произошло то же, что и со мной, — они оказывались в тюрьме, как и я, просто были другие масштабы у них украденного. Остановить Гульнару было невозможно. Она охватила буквально все сферы жизнедеятельности, иногда не имея возможностей и сил все это переварить. Еще, еще, еще... Все для нее — Принцессы Азии.
— Принцесса Азии?
— Так она якобы велела себя называть. В нашем регионе еще пять республик. И у всех президентов есть дети. Но Принцесса была одна.
— Принцесса... Скорее уж пропавшая «мертвая» царевна... Прямо по Пушкину: «Не видал ли где на свете ты царевны молодой...» Вы рады, что отмщены?
— Нет. Страшно подумать, каково ей теперь, если все еще жива. Оторвана от детей, от мира, к которому привыкла, в одночасье став никем — даже отца не смогла проводить как следует. Гульнара получила по заслугам. Но сейчас, с высоты прожитых лет и всего пережитого — я потерял все, когда мне было тридцать пять, а сейчас почти пятьдесят, — я могу ей только посочувствовать...
С восшествием на президентский престол Шавката Мирзиёева многие связывают начало экономических реформ в Узбекистане, налоговые послабления для бизнеса, легализацию обмена валюты в стране, что очень важно для двух миллионов трудовых мигрантов, работающих в России, — эти люди до сих пор не имеют права законно и по нормальному курсу обменять на родине заработанные деньги.
И еще: люди ждут политической оттепели. Во всяком случае, старейший заключенный страны Самандар Куканов, отсидевший за решеткой, как считается, по личному приказу Ислама Каримова 23 года 4 месяца, был выпущен на свободу накануне оглашения имени нового президента.
Источник: Московский Комсомолец
Просмотров материала: 4 338
